Възд в город Памятник Гайдаю Мемориал Славы

Жёлтый дьявол. Том 2. Гроза разразилась. 1919 год. Глава 12. Повстанческий съезд

Жёлтый дьявол. Том 2. Гроза разразилась. 1919 год. Глава 12. Повстанческий съезд

Глава 12-ая

Повстанческий съезд

1. Возница

– Стой!

Телега останавливается. В телеге двое: седок, молодой, в рясе, и возница – маленький, покрытый лохмотьями и грязью кореец.

Седок выжидательно смотрит на часового и караульного начальника.

– Куда едете?

– Сюда, сын мой, в Анучино…

Караульный начальник хмурится.

– А ты кто такой?

– Я дьякон церкви Успенья в Никольск-Уссурийске… Перевожусь в анучинский приход.

– Очень надо!.. Как же… Ждем. – ворчит караульный начальник – однако, что же делать? Полепите! Сопроводи их в штаб.

Высокий партизан лезет в телегу. Возница дергает вожжами…

– Но!

Лошадь трогается.

В штабе долго осматривают документы: паспорт, бумагу из епархии и прочее…

– …Павел Савельевич Третьегорский… дьякон… Так. Вещи есть?

– Есть чемодан и постель.

– Обыскать. И самого тоже.

Партизаны ощупывают дьякона со всех сторон. Внимательно рассматривают содержимое чемодана и постели. Ничего подозрительного.

– Отпустить его.

Дьякон снова водружается на телегу. Кореец дергает вожжами – но-о!

– Ли! – обращается дьякон к вознице – поезжай к дому священника… Вот туда, прямо… Видишь?

Возница наклоняет голову – э-э.

Около дома священника два партизана смотрят на приехавших.

– Ишь, длинногривый!

Отец Никодим, стоя на крыльце, встречает гостя;

– Милости прошу, отец дьякон… С приездом. Проходите.

– Ли! Поставь телегу под навес… А лошадь в конюшню отведи.

Ли распрягает лошадь… Отводит ее в конюшню. Телегу закатывает под навес. Потом оглядывается… Никого.

Ли открывает мазницу и вытаскивает из дегтя небольшой жестяной ящичек. Раскрывает. Там другой черный ящичек. Жестяной он опускает обратно в мазницу, а черный – в небольшой грязный мешочек.

С мешочком в руке он идет в дом.

 

2. На съезд…

– …Итак по всей долине и через горы, до самого океана…

– И на Тетюхэ? – Шамов едет рядом с Граховым.

– Да, и на Тетюхэ… Все такие же столбы. Вели их, ты знаешь, сразу со всех пунктов полевых штабов. Анучино только обратилось к волостям, и крестьяне сами привозили и ставили, ну, а наши саперы и телефонисты протянули проводку.

– И весь повстанческий фронт соединен телефоном…

– Да… Скоро за Яковлевку поведем и в Имано-Вакскую долину, а там Хабаровск… Гурко с Морозовым ставят в своем районе столбы.

– Откуда у вас столько проводов взялось?..

Пертенко, тоже делегат на съезд от Яковлевской волости, присоединился к ним по дороге.

– Мы и сами долго не знали, как быть, да телефонисты сообразили: ведь у Колчака полные столбы проводов – ну, нельзя такое неравенство – пошли и поснимали частицу… Нам ведь тоже нужно… – И Грахов громко, раскатисто, по-семинарски смеется.

– Здорово!.. Поделились малость, значит… – вторит ему звонким старческим голосом Пертенко.

– Ну, не один Колчак поделился, – Шамов выравнивает свою лошадь – выехали с тропы на дорогу, – у нас Шевченко, да Борисов заставили поделиться и японцев, много поснимали и телефонных проводов ночью, в гарнизоне.

– Вот, здорово! Еще чище… – И довольный Пертенко подгоняет свою кобыленку – тоже выровнялся на дорогу.

Кавалькада выехала на широкое Анучинское шоссе, спускающееся в долину. Как на ладони растянулось несколько разбросанное там урочище Анучино, прижатое сопками к реке Даубихэ.

Быстро, рысью спускается в село конный отряд и в улицы… Вот мимо церкви…

– Как у вас с попом – ладите?.. – Шамов к Грахову.

– Водолаз проклятый… Все лазит к Никольску…

– Не пускали бы… Или совсем выслали бы из тайги…

– Крестьяне… Да и некогда все… А доберусь и до него, погоди… – и Грахов нагайкой в сторону поповского дома – водолаз чёртов!..

И Грахов на бегу сворачивает круто к воротам и осаживает лошадь, за ним весь отряд к большому зданию, к школе. Это – штаб.

– Приехали!.. – Грахов неуклюже и тяжело с седла в нагретую липкую пыль дороги.

– …Ну, старуха, – благословляй – и чугуевский старовер Прохор Перетино вскарабкался на свою выхоленную широкозадую кобылицу.

– Не ехал бы ты, хозяин, не ехал бы ты… Что тебе там…

– Нельзя, стара… Опчество – съезд…

– Большевики там, безбожники… Убивцы…

– А мы что – мы им хлебца даем… Они нас не трогают, – закону не нарушили – не воюем…

– Солдат кормим…

– Партизан – добро делаем… Да и кто же их будет кормить?..

– Мы, хозяин, да…

– Опчество, старуха, опчество… Потому – восстали…

– Восстали!.. Вот вам Колчак придет, отобьют зады-то…

– Руки коротки… – И старик подмигнул, высунув язык, – накося!.. – и сплюнул.

Потом подобрал поводья, хлопнул пятками под крутое брюхо кобылицу:

– Ну, раскоряка… – тронулся.

Разные думки в голове у дида из Угадинзы. Идет он на первый повстанческий съезд. Громада выбрала.

«Нельзя – восстали… воевать, – думает дид, – вот только б собрать хлеба, а там»… – И любовно шуршит под его корявой пятерней наливающийся крепкий пшеничный колос… «Хлеба-то нынче, хлеба… Помогает бог партизанам… Партизанский бог… Соберем, а там»…

– Пойду воевать – пропускает вслух сам себе. И шагает по меже среди полей крепкий дид из Угадинзы и думает, как они соберут хлеба, а там опять не страшен Колчак…

Потому – все сопки восстали… Громада!

 

3. Благочестивый отец

– Ловко, отец Павел. Значит, они на него и внимания не обратили?

– Нет. Меня обыскали внимательно, а его… Ну, кто же подумает, что этот корейский возница – японский капитан?

– Ловко.

Кореец входит в комнату. Отец Никодим бросается ему навстречу.

– Весьма доволен, господин На-о, вашим посещением.

– Не зовитце меня господзин На-о… Зовитце – Ли.

– О, не беспокойтесь… Я не проговорюсь. Желаете покушать? Грунюшка!.. Это жена моя, господин На-о… Познакомьтесь.

Японец сердито тычет руку и хмурится… Он недоволен такой неосторожностью.

– Не беспокойтесь, не беспокойтесь… Она не выдаст.

Дьякон через окно видит на улице группу.

– Отец Никодим! Кто это? Погляди-ка.

– Где? – Никодим бросается к окну – о!.. Это их главный комиссар Грахов и с ним начальники отрядов. Фамилии-то у меня записаны.

– Грахов?

Японец хватает мешочек и вытаскивает оттуда ящичек. Это фотографический аппарат.

– Отойдитце в сторону.

Поп и дьякон от неожиданности стукаются лбами.

Щелк… Японец, довольный, укладывает аппарат в мешочек.

Вечером, уложив гостей, отец Никодим раскрывает книгу и читает: «рече Господь: тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят отца вашего – иже на небесех».

 

4. Съезд

Во всех хатах большого села Анучино гомон. Мужики, что постарше, спокойно, с хитрецой, в бороды улыбаясь, рассуждают о повстанчестве, накачиваясь кирпичным сливаном у гостеприимных анучинцев. У каждого из них есть своя торба, откуда они с расстановкой, пошаривши, достают разную домашнюю снедь, заботливо положенную туда их домовитыми хозяйками. Но сотовый мед, коржики и большой кусок свиного сала обязательно у всех, как непременное и основное у съездовцев. Они редко кто вооружены.

Зато молодежь в большинстве без торб, налегке, по-партизански, но обязательно вооруженные до зубов… Это все партизаны из многочисленных приморских отрядов: кто пешком сюда пришел, отделав двести и триста верст, а кто и на коне, из кавалеристов больше…

Старики, во многом большие скептики и очень осторожные, взбудораживают неуемную партизанскую молодежь, которая бродит и кипит.

– Наступать надо… Взрывать города… Боронить дорогу… – покрывая всех в хате, молодо расходился шевченковский кавалерист, – чего смотреть, чего ждать.

– Не прыгай… не прыгай… Вот дождешься японцев…

– А что они сейчас нейдут?.. Прет их, слабит…

– Придут еще, не замай…

– И пусть!.. – стукает карабином по лавке кавалерист.

А старики опасливо покачивают головами.

И идет спор, и разговаривают крепко, вплотную подходя ко всем вопросам, со всех концов, по крестьянски…

Целую ночь перед съездом на улице и в хатах гуторит большое село Анучино.

Съехались впервой – узнают друг друга, щупают… Съехались со всей Приморской области: и от далекого понизового Амура, и из-под Хабаровска, и от берегов Тихого Океана и от Китайской границы… Есть и от холодного севера, и из-под Аяна – гольды и арачоны; есть делегат и из далекой Кореи, от самого Сеула… Ким – его зовут.

Много делегатов – и шумит село.

И уж далеко за полночь…

Солнце жжет, и горит трава.

– Хорошо сейчас на бахчах…

Серая бритая голова нервно ворочается на подушке.

– Сестрица… а, сестрица…

Два ряда коек – бело, чисто…

Больница, бывшая земская – теперь Центральный Повстанческий госпиталь.

Хирургическое отделение.

Немного бледная, с большими впавшими глазами – синими, глубокими и тихими – идет на голос по палате сестра. Подошла. Наклонилась.

– Ну, что, Ефим… Болит…

– Эх, Ольга… Не здесь – здоровой рукой на рану в плече, – а здесь. Крепко рукой на сердце, – вот где болит… Смотри… Арбузы сейчас на бахчах… Хорошо… и ребята – воюют… А здесь лежи…

– Успеешь. – Тихая улыбка у Ольги, – ты бойкий, наверстаешь; вот лучше не ворочайся лишнее, а то дольше пролежишь.

– Не заговаривай зубы, лучше скажи – как там съезд идет: что наши крепкодумы выдумывают… Мужики наши, старики.

Ольга подсаживается к нему на кровати, – она немного похудела за это время; снова вработалась в обязанности сестры и даже заработалась: мало опытных сестер, а докторов и совсем нет, – один Малевский на всю область, да и тот больше любит с партизанами в цепи лежать, чем их лечить… а то с девчатами в хороводе ходить… Не доктор, а дьявол… Зато и любят его партизаны – блатной, говорят.

Подсела. Дала пить. Поправила полевые цветы, что сегодня утром ему нарвала… Часто она ему их носит…

– Ну? – нетерпеливо повернул к ней Кононов свое черное, сильно исхудавшее лицо.

Ольга знает, что не отвяжешься от него – надо рассказывать:

– Ну, что… Дружно партизаны решают все дела…

– Мужики… Мужики-то как?..

– И они хорошо… Говорят – воевать, так воевать… Коли взялись, надо кончать…

– Не боятся, что долго затянется борьба… Зазимуем… Объедим их…

– Ничего… Хотя молодежь надеется к зиме покончить с Колчаком…

– А старики?

– Ну, они подсмеиваются – храбритесь, говорят, храбритесь… Вот только, говорят, помогите нам собрать хлеба, а то кормить нечем будет…

– А съезд что?

– Говорят – думают распустить тыловые части по домам на уборку хлебов.

– О мобилизации говорят?..

– Нет еще… Кажется, сегодня на вечернем заседании этот вопрос будут решать.

– Пора бы уж. А то полевые штабы замучила эта очередь. Две недели простоят на фронте и давай смену…

– Крестьяне… хозяйство у них.

– Да ведь для себя!.. – И больной рукой со злостью по койке: трах!

И закусил до крови от боли губы.

– Что, размахался… с Колчаками рубишься… – Точно насупившийся, поблескивая очками, мягко ступая улами, в синих китайских шароварах, подошел Малевский.

– Да что, товарищ доктор, вот она говорит…

– А ты не слушай ее…

А в углу тоже на койке сидит старик с бухты Ольги у партизана и тихо ему:

– Ты, Ванюшка, не нудь… Леворюция возьмет верх – сделаем тебе ноги, не хуже прежних… Да и что – за обчество пострадал, прокормим…

– Много нас… таких-то… – Партизан с ампутированными ногами грустно на обрубки посмотрел, пощупал… – Много… где уж…

– Всех, говорю – обчество постановило… И вот сейчас – вся громада – съезд говорит: обязаны кормить… Прокормим.

И тихо тормошит старик у изголовья партизана, поправляет ему соломенную подушку.

– Не нудь… Бодрись – за обчество пострадал, дурашка…

Помолчали.

– Вот только на пантовку ходить с тобой уж не придется…

Партизан шумно вобрал в себя воздух – и сильно его выдохнул…

Старик что-то отвернулся – часто замигал глазами.

Проклятые панты!

Он и сам не пойдет нынче за ними… Что панты – проживем и без них…

Опять помолчали.

– Ну, мне пора на съезд, Ванек.

Тоже делегат.

Все слушают. Говорит Грахов:

– Штабу тяжело держать фронт вечно сменяемыми партизанскими частями. Или фронт и тогда мобилизация – или только разрозненные партизанские отряды, и тогда можно обойтись и сменами, и простым добровольчеством…

Долго обсуждают важный вопрос мобилизации и питания фронта живой силой. Но все споры прекращаются, когда приходит на с‘езд Штерн – бесконечные рассказы о нем партизан окружили его большим доверием и любовью крестьянских масс… Легендарный командир… Они все его слушают, затаив дыхание.

– …И вот, товарищи! – Война есть война… Она несет с собой много тяжелых последствий и одно из них – отрывание молодых сил от станка и плуга. Нам теперь важно действовать применительно обстановке: где фронтом, где отдельными партизанскими отрядами. Но все-таки нужно держать широкий барьер, который бы охранял в глубокой тайге ваш мирный труд. Вот для этого штаб предлагает провести постановлением съезда мобилизацию только трех молодых возрастов: 19-20-21. Это будет основное ядро постоянного кордона. Движущиеся же отряды будут формироваться из общих прежних очередей всех остальных возрастов. Точно также и большие отдельные операции.

Революция требует жертв…

Вы начали повстанчество, вы поднялись – надо его кончить с честью. Надо его выдержать и дождаться прихода Красной армии.

Кончил.

– И дождемся!..

– И выдержим!.. Общий гул голосов.

Когда уже написана и проголосована резолюция, вдруг один голос из угла:

– А як нам быв – нам нельзя убивать…

– А у царя ходили на фронт… – несколько голосов староверу – старику из Чугуевки.

– У царя што – насилием… Мы ба вдвое давали провианта армии… Раньше нас штаб не трогал.

– Теперь вся громада воюет – нельзя!.. – Угодзинзовский старик с сердцем.

– Трусы вы!.. Иисусово войско, вот что… – кто-то из партизан молодо, озлобленно кричит.

И опять Штерн:

– Тише, товарищи. Пусть весь тот участок фронта, который падает по снабжению на Чугуевскую волость, – возьмут на себя одни староверы, тогда мы согласны их освободить от мобилизации… к тому же бойцов у нас достаточно и без них…

– Правильно…

– Верно…

– Согласны…

Согласен и старовер из Чугуевки.

Постановлено.

И от корейских партизан приветствовал съезд Ким. Из самого Сеула пробрался к ним в сопки со своим корейским отрядом…

«И Корея с нами, и Китай…» – думали мужики и от удовольствия покачивали своими головами.

Макосеяние тоже разрешили: потому – поздно зря скашивать добро… А теперь будет валюта – треть опиума порешили дать в распоряжение корейцам, остальное – сдавать в штаб… Валюта будет – будут патроны и хлеб.

Тоже хорошо.

А с хунхузами, что не с честной мыслью пришли в сопки и обижают корейские уруги – беспощадно изгонять из области.

Всё порешили.

А потом написали:

Народам всего мира.

Воззвание.

И быстро разошлись и разъехались.

А перед тем – снимались всем съездом на лужайке у штаба: старики важно выставляли бороды, а партизанская молодежь – свои винтовки, шашки, револьверы. Кому что важно.

Снялись…

А в эту же ночь у фотографа, остановившегося у попа, куда-то пропали пластинки.

Грахов качал головой.

– Ой, бестия поп, дождется, дождется… И огромный волосатый кулак в кармане хрустит пальцами.

– Ну, ребята, ждите патронов! – Грахов на лошадь и опять в боевом дорожном виде.

Шамов, Штерн, Харитонов жмут ему руку.

– Ты пушку нам устрой. – Смеется Шамов.

– И это можно, не смейтесь: дай срок… У меня целый план есть…

– План?

– Не скажу до времени. Увидите.

Тронул. Обернулся:

– Про попа-то не забудь, Харитоша, тебе на почин оставляю.

– Не забуду…

Первый приказ после первого повстанческого съезда пошел по фронту телефонограммой уже на другой день и был подписан:

Военный комиссар области Харитонов.

Командующий войсками области Штерн.

 

Продолжение следует...

Предыдущие главы

04:15
9203
RSS
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Загрузка...
|