Възд в город Памятник Гайдаю Мемориал Славы

ЯРОСЛАВ ТУРОВ: УМНИЦЫ И УМНИКИ. ЭПИЛОГ. МГИМО И ИЖЕ С НИМИ

ЯРОСЛАВ ТУРОВ: УМНИЦЫ И УМНИКИ. ЭПИЛОГ. МГИМО И ИЖЕ С НИМИ

Я — зритель, а жизнь — это пьеса, которую я смотрю

МГИМО и иже с ним

В Лондоне на улице один прохожий спрашивает у другого:

— How much watch?
— Six watch.
— Such much?
— To whom how…
— Who you?
— Who я?!
— Too MGIMO finished?
— A-a-a-ask!..

Популярный мгимовский мем

Не хочу вспоминать первый день в Москве — это был ад. Восемь часов простоять в раздражённой и тесной очереди за документами на заселение в общежитие, так и не получить их, остаться без крыши над головой ночью в большой и страшной столице, метаться в сомнениях… Впечатлений хватило надолго.

Я ещё не знал, что моя полная увлекательных поворотов жизнь только начинается… Поселили меня в общежитии квартирного типа в спальном районе с уютным названием «Тёплый стан». Теперь я живу в трёхкомнатной квартире, делю большую комнату с двумя соседями, один из которых — великий и ужасный Григорий Фёдоров. Да-да, тот самый! Я очень благодарен судьбе, что нас поселили вместе, — общение с Григорием способно облагородить даже самую чёрствую душу. Первое время мы пытались перетащить к нам в квартиру ещё и Даниила Лапача, которого поселили в «Черёмушки», но натолкнулись на непреодолимые препятствия. Что ж, как-нибудь в другой раз.

Как-то на занятиях наш декан Ярослав Львович Скворцов произнёс сакраментальную фразу: «Настоящий журналист должен делать три вещи: эксплуатировать старые стереотипы, создавать новые стереотипы и разрушать стереотипы». Всем этим мне хотелось бы заняться прямо сейчас.

Что такое МГИМО?

Во-первых, это третий по престижу в списке вуз России прямо за МГУ и СПГУ. МГИМО славится тем, что здесь преподаются 53 иностранных языка (мировой рекорд!), а также тем, что он — основной поставщик дипломатов в наше Министерство иностранных дел. МГИМО в своё время закончили
многие выдающиеся личности: Сергей Лавров, Владимир Потанин, Анатолий Торкунов, Юрий Вяземский, Андрей Зубов, Артём Боровик, Алексей Пушков, Владимир Легойда, Владимир Мединский, Ксения Собчак.

Во-вторых, МГИМО — это здание, а если быть точнее, целый город. По высоте он незначителен — самый высокий корпус насчитывает шесть этажей. Зато в длину МГИМО растянулся почти на километр и с годами продолжает обрастать пристройками. За это его гордо величают «лежачим небоскрёбом». Здание МГИМО — эдакая Turbis Eburnea, башня из слоновой кости посреди сотрясаемой бедами и катаклизмами России. Где-то взрываются бомбы и кричат «Слава Руси!» разъярённые ура-патриоты, а в МГИМО идиллия, тишь и благодать. Это своеобразный ковчег, который не тронет даже вселенский потоп. Тот, кто скажет, что в МГИМО есть всё, будет абсолютно прав. Любая пришедшая вам в голову фантазия может быть претворена в жизнь на территории университета и подвластных ему четырёх общежитий. Одних кафе, ресторанов и столовых здесь можно насчитать больше десятка. О прочих прелестях, таких как мультимедийные аудитории, Интернет-зал, спортивные площадки, тренажёрный зал, магазины, бассейн, тир, стадион, собственная поликлиника, гигантские библиотека и конференц-зал.

В-третьих, МГИМО — это имя, для разных людей звучащее по-разному. Для кого-то это образец качества, фундаментальности знаний, неисчерпаемый источник мудрости, к которому допускаются лучшие из лучших. Для кого-то — апофеоз пафоса, гламура, развращающего излишества и дешёвых понтов. Последнего, кстати, придерживаются те, кто знает об этом вузе только понаслышке. Такие и расшифровывают аббревиатуру МГИМО как «Много Гонору И Мало Образования». Я, однако, не склонен им верить. Для меня МГИМО — это, прежде всего, Университет в полном смысле этого слова, то есть место, где человеку созданы абсолютно все условия для полноценного и всестороннего развития без каких бы то ни было инфраструктурных ограничений.

От тебя требуется всего три вещи — раздобыть пропуск в этот рай, определить направление и работать, спрятав поглубже свою лень и апатию. В МГИМО действительно можно заниматься чем угодно. Доступны практически любые виды спорта, от настольного тенниса до гольфа, все виды научной, творческой, общественной деятельности. Хочешь — рисуй, хочешь — фотографируй, пиши статьи, играй на сцене, пой, танцуй, учи языки, смотри фильмы, участвуй в дебатах и модели ООН или просто читай в своё удовольствие! Всё, что душе угодно. Про фундаментальность получаемых знаний ничего не скажу, ибо учусь всего полгода, но, как мне кажется, всё зависит от человека, от того, насколько он сам стремится построить себя. Под лежачий камень вода, как известно, не течёт.

Люди в МГИМО разные. Как студенты, так и преподаватели. Я считаю, что это абсолютно естественно и даже закономерно. Любой социум, даже образованный близкими по ментальности людьми, в замкнутом пространстве начинает делиться и варьироваться в себе самом. МГИМО не исключение. В общем, компания подобралась разнообразная. И университет, кстати, это умело использует, показывая в разных ситуациях свои лучшие стороны. Надо покрасоваться длинными ножками и дорогими машинами — красуется, надо блеснуть интеллектом — блистает, да ещё как! Это естественно для любого вуза — гордиться всем тем хорошим, что в нём есть.

Однако далеко не всегда всё бывает так гладко, как хотелось бы следящим за имиджем университета людям. То тут, то там проскальзывают неприятные, неудобные, щекотливые факты о МГИМО, поэтому начинённый противоречивой информацией наблюдатель не может прийти к единому мнению. К нему и нельзя прийти. МГИМО как бриллиант — у него не может быть одной или двух граней. Их десятки, сотни, тысячи. И в этом его притягательность.

Ощутив себя полноправным студентом, я почувствовал сладкий запах свободы. Больше никто не донимал меня звонками с вопросом, где я и когда вернусь домой. Больше никто не указывал мне, что делать, как себя вести, с кем общаться, куда ходить — я стал сам по себе! Я мог гулять всю ночь напролёт где вздумается, покупать всё, что захочу, пить и есть, что захочу, заниматься чем хочу, не встречая на пути никаких ограничений! И это чувство вскружило мне голову. Впрочем, я быстро совладал с собой и начал жить в полную силу, как настоящий студент. Всё мне было в новинку, каждый новый день был событием. Жизнь в общежитии вдали от родителей закаляет, ибо начинаешь привыкать к мысли, что в случае чего рассчитывать придётся только на себя.

Начало моего студенческого кипения, как я считаю, удалось на славу. Коллекцию ощущений, которые я собрал за пять месяцев первого семестра, иному хватило бы на несколько лет. Я научился недурно танцевать в кружке бальных танцев, побывал на настоящем балу, съездил в Подмосковье ознакомиться с древней архитектурой, посетил мою давнюю мечту — Санкт-Петербург, в котором успел разочароваться, несколько раз выступал на сцене с рок-группой, бывал на встречах с известными на всю страну людьми, снялся в ток-шоу на канале «Россия-1», участвовал во многих мероприятиях самого разного толка, публиковался в газетах, журналах, альманахе, на сайтах МГИМО — перечислять можно долго.

Но мне хотелось бы описать не столько события, произошедшие со мной, сколько то, что стряслось в России за этот период, внутренне повлияв на меня. Первым действительно серьёзным потрясением для меня стало избиение журналиста газеты «Коммерсантъ» Олега Кашина. Человек писал резкие критические статьи, чем нажил себе много врагов и в среде проправительственных молодёжных организаций, и среди влиятельных бизнесменов, политиков. В один момент чьё-то терпение лопнуло, и Кашина избили до полусмерти, как избили двумя годами ранее Михаила Бекетова, освещавшего в СМИ проблему Химкинского леса. Тогда я начал изучать подобные случаи в России и ужаснулся: помимо нашумевших скандалов вокруг убийств Влада Листьева и Анны Политковской, нападения и убийства журналистов в нашей стране происходят ежегодно. Профессия журналиста в России является почти такой же опасной, как профессия пожарного или милиционера.

Не любят здесь правду — добрая традиция убивать, ссылать, сажать в тюрьмы «неправильных» журналистов у нас пошла ещё со времен Екатерины II, когда репрессировали таких правдолюбцев, как Радищев и Новиков. После обретения этих знаний об Отечестве и недельной депрессии передо мной ребром стал вопрос: говорить правду или нет?

Молчком прожить, писать «про заек», или «глаголом жечь сердца людей»? Или даже шире: остаться в России или свалить «за бугор»? Последний вопрос я решил быстро: непременно остаться. Если бы я был нужен в другом месте, Господь Бог не послал бы меня родиться в России, значит, моя миссия в том, чтобы быть рядом с моим народом. Я вот что насчёт правды… Тут вопрос много труднее. Пушкин, Лермонтов, Есенин — мои иконы — всегда говорили правду в лицо, поэтому долго не жили. Но и того времени, что отмерил им Творец, достало, чтобы войти в историю и навсегда оставить след в душах и сердцах людей. С другой стороны, сколько в России журналистов, писателей, которые точно так же не боялись молчать перед лицом власти, но их смели, как сметают со стола хлебные крошки, и где
они сейчас? Кто помнит о них, кто наслаждается плодами их трудов?

Вопросы, которые я задаю себе, слишком сложны, мне надо жить, жить ещё, чтобы найти на них ответы. Вскоре у меня появился новый кумир — журналист Леонид
Парфёнов. На вручении премии имени Влада Листьева он произнёс скандальную речь, в которой подверг резкой критике сложившееся в СМИ положение вещей. «Власть в СМИ у нас предстает дорогим покойником — о ней либо хорошо, либо никак», — сказал Парфёнов. Тяжело подобрать более меткие слова. Парфёнов сказал это в лицо хозяевам телевидения в России — Эрнсту, Добродееву, Митковой… Он имел на это право. За годы своей деятельности он стал такой величиной, которую нельзя просто так стряхнуть со стола. И хотя его речь не показали по центральному телевидению, в Интернете её посмотрел и прочёл каждый россиянин, которому небезразлично, что творится в его стране.

Вот он, ключ к успеху! Стать такой величиной, с которой власть будет считаться. Это трудно, да. Но не невозможно. Лев Толстой тоже писал неудобные вещи (недаром Ленин назвал его «зеркалом русской революции»), но ни Александр III, ни Николай II не тронули его пальцем — нельзя делать из врага мученика.

11 декабря 2010 года на Манежной площади прогремел митинг в память убитого болельщика «Спартака» Егора Свиридова, больше похожий на русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Пять тысяч человек собрались под стенами Кремля и скандировали лозунг «Россия — для русских, Москва — для москвичей!» Дело в том, что убийц молодого человека — представителей республик Северного Кавказа — вскоре отпустили после задержания, и это стало той искрой, от которой запылал пожар народной ненависти. Происшествие повлекло за собой многочисленные националистические выступления и скандалы по всей стране и обнажило целый ряд накопившихся проблем.

Я молча наблюдал за всем этим со стороны и дивился тому, что происходило в моей душе. Один раз я хотел сказать своё слово — на дискуссии, которую стихийно организовал один из наших преподавателей МГИМО, — и мне не дали этого сделать. Тогда я расстроился, но теперь рад этому. Никогда слова, сеющие злобу в сердцах людей, не порождали добра и справедливости. В груди моей тогда созрела гневная обличительная речь убийцам, и хорошо, что она там и осталась. В конце концов, подонков хватает среди всех национальностей, посему не стоит всех грести под одну гребёнку.

Год выдался богатым на потрясения. В какой-то момент я вдруг перестал удивляться дикости жизни вокруг себя. Если до этого мною часто овладевало по-детски наивное удивление в стиле «Разве же так можно?!», то теперь я словно махнул на всё это рукой, и чёрной змеёй в сердце вползло истинно русское качество — пофигизм. Какая бы беда ни стряслась, что бы ни происходило, я делал сочувственную мину, умом и сердцем понимая, что мне это абсолютно безразлично. Безразличны были толпы нищих и калек на улицах, безразличны армии безработных и алкоголиков, плевать на дедовщину и коррупцию, на неравенство и несправедливость, на беззубость журналистики — на всё плевать с высокой колокольни. И это было ужасно. Это сделала со мной Москва, она начала превращать
меня в морального урода. В какой-то момент я отчётливо ощутил, как это происходит со мной — жизни всё меньше, апатии и безразличия всё больше. Может, я буддист и хочу отрешиться от земных сует? Или мне перестало доставать витаминов в организме?

В любом случае, надо было с этим что-то делать. Единственная надежда моя на исцеление — любовь к ангелу Даше, к которой я вскоре после расставания вернулся с извинениями и цветами. Пускай я выдумал что-то в ней и в жизни она совсем не такая, как в мечтах, но, ироды, руки прочь от моей души и любви! Оставьте в этом полуразрушенном замке хоть один святой уголок, хоть один уголёк в почти потухшем костре, который всё ещё способен согреть, который даст переждать холода и дотянуть до весны…

Потом была зимняя сессия — первая в моей жизни. Сдал хорошо — и уехал домой, в Благовещенск. Как я и ожидал, любовь родителей и милой Даши исцелили меня, и замёрзшее сердце моё оттаяло. Я снова был жив, молод и готов к «подвигам». Они не заставили себя долго ждать.

Источник

10:35
2136
RSS
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Загрузка...
|